У каждого из нас сложилась своя военная судьба, кому-то досталось войн под завязку, кто-то всю службу провёл под мирным небом.

Но, пожалуй, можно смело сказать – боевое крещение у нас было одно на всех.

Кавказ всегда был полон противоречий. Да и десятилетия Советской власти не стёрли старые распри, а только добавили новых, тлеющих под внешним покоем.

Территория от Сунжи до Владикавказа является спорной для населяющих её народов – осетин и ингушей. Сталинское переселение ингушей и чеченцев в Казахстан обострило эту проблему на долгие годы вперёд. Время от времени эта обида выплёскивалась наружу то в виде групповой драки между местной молодёжью, то в виде конфликта.

25 октября 1981 года в посёлке Октябрьском был убит таксист – осетин. Кто виноват – точно никто не скажет, но от этого момента события стали развиваться как лавина.

Убитые горем родственники, друзья и знакомые, соседи и посторонние люди стали собираться к дому. Как водится, пошли разговоры. Врага долго искать не пришлось. Подняв на плечи гроб с убитым, толпа направилась в Орджоникидзе искать правды у власти. По пути к процессии присоединялись люди, и на подходе к городу это было уже довольно серьёзное скопление людей, поведение которых могло быть непредсказуемым. Весть о происходящем молнией облетела город, народ стал собираться на площади Свободы к зданию областного комитета КПСС, который и представлял тогда власть. Образовался стихийный митинг, ситуацию под контроль взять не удалось, камни полетели сначала в «отцов города», потом толпа разгромила и сам обком партии.

Конечно, мы от этого были далеки – училище на окраине города, да и к тому же мы ожидали на следующий день отправки в Ростов на парадную тренировку. Это был выходной день, суббота. Так сложилось, что увольнений было мало – третий курс только пришёл из Тарского, второй курс туда собирался. Четвёртый курс тащил службу в училище. Поэтому клуб училища был полон, показывали какое-то кино, и вдруг, как в фильме про войну: «Третий и четвёртый курс – на выход! Тревога!».

Привычные к воспитанию через ноги, многие тогда ухмыльнулись: «Залёт у кого-то. Сейчас попотеют». Но потом вызвали и второй курс и мы остались одни. Было уже не до кино, все мучались в догадках – что случилось.

Ближе к вечеру до нас донеслись слухи о «восстании». Толком никто ничего не знал. Понимали только одно – наши друзья сейчас в переделке, а мы отсиживаемся за забором училища. Нашлись такие, что с места рвались в бой.  Офицеры были вызваны на казарменное положение, поэтому ситуация в подразделениях была под жестким контролем. На утро следующего для нашего курса началась хоть какая-то деятельность. Сразу поступила команда строиться с оружием, потом – без оружия. Интересно было наблюдать со стороны - первый и второй взвод стоят в порядке, курсанты тихо переговариваются между собой в готовности к получению задачи. Сказались два года в строю.  Третий и четвёртый взвода напоминали восточный базар – гам, шум. Сержанты пытаются успокоить людей, люди что-то доказывают друг другу. Все-таки, на тот момент школьники ещё не стали воинами. Порядок навёл командир роты – сформулировал задачу, из которой вытекало одно – ждать. Нас берегли до последнего – ведь нам лететь на парад.

Потом рота перекочевала к кафедре марксизма-ленинизма для получения «спецсредств» - нарезанных по 60 см обрезков толстого силового кабеля. Там же подгоняли их по руке, делали петельку для кисти. Первое  возбуждение сменилось беспокойством – всё-таки, идти и бить людей дубиной для нормального человека не свойственно. А в голове беспрестанно, как заезженная пластинка, крутились строки поэта Маяковского: «Я опять вспоминаю заново двадцать пятое, первый день»…

После обеда подали машины и наш курс начали вывозить в город. У кафе «Иристон» повернули направо, в сторону центра города – нереальность открывшейся картины не укладывалась в голове. Кругом толпы народа, в нас бросают камни, кричат что-то обидное. Как холодом обдало – неужели мы здесь, в Осетии чужие?

Потом, при «разборе полётов», кусочки мозаики по рассказам очевидцев и участников начали складываться в картинку.

Тогда ведь ещё не было Транскавказской магистрали, её стали строить через два года. Конец октября в горах – прекращение всякого движения, перевалы закрыты. Так случилось, что ближайшей частью, способной остановить толпу, был тбилисский оперативный полк внутренних войск, которому, чтобы добраться до нас, надо было пройти по Военно-Грузинской дороге в условиях, практически боевых, а на это необходимо было время.

Из войск Орджоникидзевского гарнизона первый удар пришёлся на училище МВД. Они находятся в двух шагах от обкома партии, да им по специальности положено поддерживать правопорядок. Особенность училища МВД в том, что у него нет забора. КПП внутри здания, окна казарм выходят прямо в город. Курсанты сражались яростно. Но против толпы устоять не удалось. Рассказывали, что им пришлось отступать до третьего этажа, там забаррикадироваться в казарме. Даже пришлось раздать караульные боеприпасы в готовности отстреливаться.

Наше училище и зенитно-ракетное сразу не собирались применять – армия предназначена для защиты от внешнего врага, внутренних функций она не исполняет. Но в свете лавинообразного нарастания обстановки было принято решение – вперёд. Наши старшекурсники тогда и приняли на себя удар плечом к плечу с курсантами-зенитчиками, деблокировали училище МВД и остановили толпу на подходах к площади Свободы.

В народе тогда чётко действовал ленинский принцип – кто не с нами, тот против нас. За кого сражались курсанты – за осетин или за ингушей?

За Советскую власть. Они просто выполняли приказ. Надо было остановить беспорядок любой ценой, и это было сделано.

В шестой роте зам. ком. взвода был старший сержант Коля Дзиов – огромный сильный парень, осетин по национальности. Невозможно было смотреть, как он разрывался - войска идут против его народа. Их надо остановить. Но он сам стоит в ряду этих войск и за ним стоят подчинённые и воинский долг повелевает ему идти и выполнять приказ. Ужасная ситуация.

Наш курс прибыл на вторые сутки после начала событий. Нас выставили в оцепление площади Свободы со стороны кинотеатра «Октябрь» - там было поспокойней, а на противоположной стороне всё ещё кипело побоище. Рёв толпы было слышно издалека.

Нам тоже приходилось солоновато – на нашу долю тоже досталось враждебно настроенных местных жителей. То и дело совершались попытки выхватить курсанта из строя и затащить в толпу. Некоторые, особо рьяные «революционеры» сами бросались  на нас. У меня после этого дня примерно год на шинель красовалась кровавая пятерня, пока не выгорела на солнце. Вот когда в буквальном смысле понадобилось чувство локтя – пока товарищ рядом, ничего не страшно.

Быстро темнело. Вдруг вдали по улице, которую перекрывал наш взвод, послышался неясный шум, замаячила толпа.

Было ясно – идёт подкрепление, но неясно - к кому. Постепенно тёмная масса стала приобретать очертания мерно движущейся колонны, послышался слаженный шум шагов. Вдруг эта масса людей раздалась вправо и влево от дороги - и вперёд вырвались три БТР-60ПБ. Наши!

Куда только и делись местные жители.

Курсанты образовали проход и с криками «Ура» стали встречать подкрепление – совершив практически невозможное. Тбилисский полк  за считанные часы прошёл через горы и вышел в район выполнения задачи!

Послышалась команда через мегафон: «Свет, дайте свет!». На БТР вспыхнули фары – искатели, осветив  сектор впереди колонны. Поравнявшись с курсантами, командир полка прокричал в мегафон: «Курсантам - Орджоникидзевцам привет!».

Это было завораживающее зрелище – в колонну по шесть солдаты мерно, в ногу выбежали на площадь, и без дополнительных команд подразделения растеклись по своим направлениям. Не было ни суеты, ни криков – живые потоки разрезали толпу на другом конце площади, раздался короткий общий рёв – и всё стихло. Солдаты правопорядка продолжились движение вперёд по Проспекту Мира.

Как-то быстро, в течение часа, курсантов сняли с позиций и отправили к местам постоянной дислокации. Оставили наш курс от нашего училища и несколько подразделений от зенитно – ракетного.

Была перераспределена зона ответственности. Нашему взводу достался сектор от кинотеатра «Октябрь» до забора парка им. Коста Хетагурова.

Стали располагаться на ночь. Организовали дежурство. Надо было развести костёр. Идти за дровами выпало нам с Игорем Денисенко. Да и интересно было глянуть, что хоть творилось на самой площади.

Как ни удивительно, но за дровами в тот момент лучше было идти не в парк, ломать деревья, а в обком партии. Там этого добра было в избытке.

Всю ту ночь, пока мы находились на площади, не покидало ощущение нереальности окружающей действительности. В самом деле – сидеть у костра в центре города, потом пройтись по центральной его площади среди каких-то обломков, тряпок, гор бумаги, зайти в обком партии потолкаться среди курсантов-зенитчиков, заглянуть в кабинет первого секретаря обкома – и увидеть там спящего на столе курсанта, положившего под голову каску – возможно ли такое на самом деле?

Кстати, весь следующий год между курсантами всех училищ Орджоникидзе установился мир. До следующего набора молодёжи.

Мне кажется, в этом месте необходимо сделать некоторое отступление. А, может быть, и подведение итогов.

В училище  были собраны представители самых разных национальностей. За годы учёбы, да практически в первый год, потом это только закреплялось, становилось совершенно неважно, кто какой национальности. Важным было только – какой человек. Да и что было делить в одном взводе, к примеру, кабардинцу Робику Болотокову с армянами Гришей Гаспаряном и Ашотом Нерсесяном, которые дружили с азербайджанцем Чингизом Алиевым, а замкомвзвода у них был украинец Володя Кривенко?

Каких-то особых проявлений дружбы народов не было, хотя и притирки особой не было.

Русские парни из республик Северного Кавказа и так были у себя на родине, интереснее было смотреть на тех, кто прибыл сюда издалека. Поначалу все внешне очень чётко разделялись, прежде всего, по говору – местные практически все говорили с лёгким акцентом и  выделялись манерой поведения.

Приезжие практически с первых дней впитывали в себя Кавказ.

Первое поветрие, которое охватило батальон – это манера обниматься при встрече. Уж как комбат с этим боролся – и на смех поднимал на разводе, и командиры рот критиковали эту привычку! Со временем это сгладилось, вернее, научились правильно и к месту это делать. Хотя привычка осталась до сих пор – посмотрите 16 ноября у Центрального Дома Российской Армии. Издалека видать, что Орджо собирается.

Второе поветрие – знание осетинского мата без словаря. Давно подмечено, что если человек живёт долгое время в определённой языковой среде, то рано или поздно он начнёт говорить на этом языке, было бы желание. Поначалу приходилось спрашивать перевод, не оставляло удивление от неожиданных и цветистых оборотов. Потом это тоже стало частью жизни. Иногда это помогало в трудной ситуации, когда нельзя было по-русски отвести душу, иногда случались казусы.

В 1986 году мне пришлось внезапно лечь в госпиталь с флегмонозным аппендицитом. Только и успел, что сдать пистолет, будучи помощником дежурного по части, как уехал в госпиталь, а там – сразу на операционный стол.

Поэтому понятна некоторая взвинченность и волнение перед началом операции. У анестезиологов есть практика при введении наркоза разговаривать с пациентом, чтобы уловить момент, когда тот засыпает (или теряет сознание). Так и получилось – врач начал разговор, то да сё, плавно перетекло на училище, да что осталось в памяти от курсантских лет. Последнее, что помнил – звонкий смех операционной сестры, потом было очень неудобно – она оказалась осетинкой. Выяснилось, что сначала говорил все слова, что знал – спасибо, пожалуйста, цветок, невеста, добрый день. Потом, уже в беспамятстве, перешёл на более употребительный лексикон. Неловко как-то получилось.

Но, что осталось надолго и снивелировало всех за годы учёбы – это манеры – жестикуляция, походка, обращение друг к другу.

Описать это невозможно, хотя и попробую. Представьте себе идущего парня – плечи расслаблены, спина слегка ссутулена, ступни немного развёрнуты наружу  - этакая «походка пеликана». Кого-то увидел. Остановился. Ножки – в первую позицию (левая полуразвёрнута , правая – пяткой приставлена к левой). Правая рука, согнутая в локте, расслаблена. Кисть руки направлена на встречного, три пальца прижаты, указательный и большой отставлены, ладонью к себе. Пальцы направлены несколько вверх. Жест удивления при встрече.

То же положение пальцев, но кисть сильно довёрнута внутрь, брови приподняты, губы трубочкой – немой вопрос.

Кисть на прямой руке несколько на отлёте в сторону встречного, пальцы - так же – приветствие на ходу.

А чего стоит свист внутрь, когда воздух втягивается в себя. Чтобы привлечь внимание к себе и не обидеть человека свистом, применялся такой приём.

 А словечко «лично», применявшееся везде!  «Я лично это сделал», «Ты лично нехороший человек», «Тебе сегодня идти в наряд  лично».

А цоканье языком вместо того, чтобы ответить «нет»! «Ты идёшь в увольнение?» - в ответ – «цок».

Мы врастали в эту среду манер и поведения незаметно, но верно. И когда ловишь себя на мысли, что, когда идёшь, задумавшись, на полуразвёрнутых ступнях, а при жестикуляции пальцы сами сворачиваются вышеуказанным способом, а описанные выше жесты и ещё множество других стали привычными в поведении и при разговоре, то становится ясно – ты здесь уже свой.

Такой пример из офицерской службы. У солдата умер отец. Командир роты готовит документы для отправки солдата в отпуск, а командиру взвода ставит задачу пока успокоить бойца и поддержать его.

Командир взвода, естественно, выпускник ОрджВОКУ, поначалу пытался найти берущие за душу слова, но терпения надолго не хватило и он строго, по-мужски пресёк рыдания: «Чо ти, в натуре, разрыдался тут. Ти чо думаешь, мне по кайфу, чо ли, чо твой пахан копита откинул?»

Или фраза, случайно услышанная, а потом подхваченная в нашем взводе: «Ну чо, покатили в чипок, чо ли? – А чо, у тебя бабки на кармане тасуются?»

А ещё было такое обращение: «Ты».  Если везде, обращаясь, называли человека по имени или по прозвищу, то у нас достаточно было сказать: «Ты, давай сделаем то-то и то-то».  Иногда, уже офицером, бывало, забудешься где-нибудь в глухом гарнизоне, обратишься к собеседнику по-орджовски. Так тот ещё и обидится. А со своими так просто разговаривать. Как будто и не было почти трёх десятков лет за спиной после училища.

Были и неожиданные казусы. Однажды наш взвод был приглашён в училище искусств на дискотеку. Наши парни подготовили программу, аппаратуру и были ди-джеями.

Я в тот день был дежурным по роте, поэтому мог судить об этом празднике жизни по рассказам очевидцев. Что говорить, народ вернулся возбуждённым. Только Лёша Артемьев ругается почём зря.

- Что случилось, Лёша?

- Да, всю охоту отбили.

            Оказывается, Лёша вёл дискотеку, а ди-джей всегда в центре внимания. Настроение на подъёме. А тут подходит девица походкой пеликана и с замечательной жестикуляцией спрашивает: «Пацаны. А чо, у вас Пуппо есть?».

- Есть, конечно, а что, другая музыка хуже?

- Та ти чо! Пуппо – это лично по кайфу!

            От девиц подобной свободы выражений никто не ожидал. Да и не к лицу им это.

Откуда пошли такой своеобразный жаргон и жестикуляция – трудно сказать, но, возвращаясь к событиям октября 1981 года, вспоминается ещё один момент.

Когда мы с Игорем Денисенко, нагрузившись дровами, выходили из обкома, я ушёл немного вперёд и обернулся посмотреть, почему Игорь задержался. А тот стоит и смеётся: «Смотри,- Орджоникидзе понтуется!» И действительно, никто ведь никогда не смотрел на этот памятник сзади. А со спины действительно картинка неожиданная - знакомая всем стойка и пальцы сложены тем особенным способом, по которому узнаются свои, Орджовские.